Моцарт. Загадка Гения

Одни видели и видят в нем необыкновенно талантливого, но чрезвычайно легкомысленного и поверхностного человека, балагура и остряка, сочинявшего веселую музыку. «Как природа могла потратить большой талант на такого мелкого и пошлого человека?» — выразил мнение его критиков Эрнст Нейман.
 

Другие считают его музыкальные произведения воплощением самого духа музыки, ее величайшим и совершеннейшим ликом. В них есть все: сила, страсть, трагическое чувство и в то же время нежность, глубина и "Моцарт — величайший из композиторов... Музыка Моцарта так чиста и прекрасна, что возникает ощущение, будто он ее просто „находил“, в то время как она существовала вечно, как часть врожденной красоты Вселенной, ждущей, чтобы ее выявили и показали миру», — писал Альфред Эйнштейн.
 

А «в письмах Моцарта открываешь совершенно другого человека. Не нежного и веселого певца любви, но человека, исхлестанного бурями и страстями, терзаемого внутренними голосами, гордого, весело-страстного, всегда помнящего о тени смерти над собой. Моцарта — сильно, до крайности захваченного сознанием своего предназначения и послушного ему, полного переизбытка силы, находящего разрядку в задорной шутке и спасающегося бегством в ребячество» — это мнение Шпехта.

Я вслушиваюсь в его музыку, такую разную — легкую и грустную, плавную, ускользающую и одновременно проникающую куда-то в глубину души, и думаю: а можем ли мы постичь всего Моцарта, этот безбрежный океан жизни? Можем ли мы измерить, проанализировать, охарактеризовать то, что гораздо выше, больше и безбрежнее нас?
 

Интересно, что бы сказали вы, господин Моцарт, нам, слушающим вашу музыку два с половиной века спустя?
 

Мне кажется, вы бы смеялись над нами так же весело, как умели смеяться в музыке. Смеялись бы, ведь нам кажется, что быть гением — это так просто! Природа одарила — человек открыл в себе талант, и все, больше ничего не надо. Дальше есть жизнь — твори, ищи признания и избегай трудностей… Но оказывается, это не так. Вы, господин Моцарт, жили совсем по другим законам.
 

Вы жили азартно, не сетуя на превратности судьбы, которым не было конца… Сначала отказ в столь желанном месте капельмейстера императорского оркестра, отсутствие заказов, затем бесконечная нужда, болезни, смерть детей и, наконец, нищета и забвение…
 

Да, вы гений — и вы, как никто из нас, ощущали свой долг перед Богом. Вы, как никто из простых смертных, были верны себе, верны гению в себе. Потому что гений — это не вы. Гений — это мост, это ваши чистота и скромность, это голос Бога, звучащий через вас, чтобы мы, не слышащие Его шепота, смогли различать этот шепот в звуках божественной музыки.

«Я утешаю себя мыслью: пусть случится то, что должно случиться, потому что я знаю, что так угодно Богу, который печется о нашем благе (даже если мы этого и не понимаем). Ибо я верю (и в этом меня никто не переубедит), что ни доктор, ни человек, ни несчастье, ни случай не могут ни дать, ни отнять у человека жизнь. [Это может] один только Бог, а то, что можем видеть мы, — это только инструменты, которыми он большей частью пользуется (да и то не всегда)…

А Бог делает все к лучшему! У меня есть кое-что в голове, о чем я ежедневно молю Бога. Если на то будет Его воля, то это свершится. Если же нет, то, значит, так тому и быть, но я, по крайней мере, сделаю все, что зависит от меня».
 

Как и многих гениев, вас не поняли современники. Вас любили, пока было модно любить, вас забыли, когда эта мода прошла. Чем менее пригодна музыка к светским раутам и обедам, тем менее она интересна. Актеры и музыканты не хотели утруждать себя сложными пассажами и виртуозными партиями — зачем? Публике достаточно простых мелодий.
 

«Что поделаешь! — говорите вы в письмах. — Меру и правдивость теперь не знают и не ценят ни в чем; чтобы стяжать успех, надо писать произведения настолько доступные, что их может напеть любой кучер, либо до того недоступные, что их не в силах понять ни один разумный человек, — и именно поэтому они всем нравятся». И все же наперекор моде и своему времени вы писали и писали, боролись за то, чтобы красивость в опере, в музыке уступила место смыслу, чтобы драматизм возобладал над формой.
 

«Пиши популярнее, — увещевал вас издатель Гоффмейстер, — иначе я не смогу больше печатать и платить тебе». — «Ну значит, я больше ничего не заработаю, — звучал ответ, — буду голодать, ну и плевать мне на это!»
 

 

Конечно, нам интересно, как вы сочиняли, как писали свои сонаты, симфонии, квартеты, оперы, менуэты и дивертисменты. Ведь музыкальная форма вас нисколько не страшила. Начав сочинять в четыре года, вы шаг за шагом постигали, как будто завоевывали, все новые и новые музыкальные вершины, от простых пьес переходя к операм, которые вы так любили, от фантазий к симфониям и, наконец, к «Реквиему»…
 

Ведь как-то все они появлялись в вашей душе, или это было лишь мимолетное прикосновение Вечности?
 

«Все это зажигает мою душу, и, если только я не расстроен, моя тема расширяется, становится упорядоченной и определенной и вся целиком, даже если длинная, встает почти завершенной и законченной внутри меня, так что я могу созерцать ее как чудесную картину или прекрасную статую. В своем воображении я не слышу последовательных частей, но я слышу их как бы все сразу. Я не могу выразить, какое это наслаждение!» — из письма 1759 года.
 

Вы снова и снова влюблялись в саму жизнь. А в 1781 году в вашу судьбу ворвалась любовь к Констанце. Она стала не только супругой, но и самым настоящим другом, умеющим слышать, чувствовать, сопереживать и разделяющим все радости и печали. Как трепетно вы оберегали ее от всех потрясений, от трудностей, чтобы ничто не омрачило ее жизнь!
 

«Когда мы были обвенчаны, мы оба — моя жена и я — заплакали. Это всех, даже священников, очень тронуло. И все плакали, потому что они были свидетелями наших растроганных сердец…

 

Одним словом, мы созданы друг для друга, и Бог, который все направляет, а следовательно, направил и это, не покинет нас».
 

И Бог не покидал, и надежда никогда не оставляла вас.
 

Новые способы, приемы, новые инструменты. Только что появившееся фортепиано (пианофорте) покорило вас и стало мечтой. В эпоху разума вы говорили и живописали чувствами, и глубокое потрясение и очищение испытывали все, кто соприкасался и продолжает соприкасаться с вашей музыкой.
 

«Я не вскипаю, как вы. Я думаю, я размышляю, и я чувствую. Чувствуйте и вы. Имейте чувство!»
 

До конца своих дней вы так и не нашли постоянной службы, положения и достатка — вы остались свободны, чтобы служить главному — Музыке. Вы остались верны своим убеждениям, и поэтому мы, спустя 250 лет, остаемся верными вам.
 

«Благородным делает человека сердце. И если я не граф, то в душе моей, возможно, больше чести, чем у некоторых графов».

 

Да, Великодушие никогда не покидало вас — даже в самые трудные времена любой знакомый (не обязательно друг) мог воспользоваться вашим кошельком и рассчитывать на вашу помощь.

В вас было столько жизни и столько Света, что смерть никогда не страшила вас. Она была рядом, но не пугала, не заставляла предавать и отступать, не оставила своей печати на вашем челе, не тяготила, не омрачала вашей безграничной души!

 

«Я твердо надеюсь на лучшее, хотя взял себе в привычку всегда во всем допускать все самое худшее, поскольку смерть (строго говоря) есть подлинная, конечная цель нашей жизни. За последние два года я так близко познакомился с этим подлинным и лучшим другом человека, что образ смерти для меня не только не заключает в себе ничего пугающего, но, напротив, дает немалое успокоение и утешение! И я благодарю Бога за то, что он даровал мне счастье… понять смерть как источник нашего подлинного блаженства. Я никогда не ложусь в постель, не подумав при этом, что, может быть (хотя я и молод), уже не увижу нового дня. Но при этом никто из моих знакомых не сможет сказать, что я угрюм или печален. За это блаженство я всякий день благодарю Творца и от души желаю этого блаженства каждому из моих ближних».
 

Да, в вашей жизни был постоянный поиск, было огромное, титаническое трудолюбие и служение, просто его никто не мог заметить, потому что вы — гений, вам «все дано»… А то, что судьба постоянно брала плату, отнимала покой, стабильность, будущее, настоящее… никто этого не замечал, только самые близкие разделяли неизменный удел Гения — жертвовать всем.

«Я убежден, что для того, чтобы пережить большую радость, надо чем-то пожертвовать. Ведь в величайшем счастье всегда чего-то не хватает».
 

Лишь краткие мгновения счастья, нет, скорее, краткие мгновения покоя, как передышки на этом долгом пути. Пражский период… Поддержка друзей, признание и творческая атмосфера помогли вам еще раз утвердиться в правильности сделанного выбора, восстановить душевные силы и создать новые произведения необычайной глубины и драматизма. Сначала появилась опера «Дон Жуан», чуть позже — великолепная и изящная «Маленькая ночная серенада», 26-й фортепианный концерт и три последние симфонии. Вы писали, осознавая, что никогда не услышите их исполнения! Вы работали дни и ночи напролет, словно обгоняя время. И несмотря на новые несчастья и испытания, в ваших творениях нет ни одной жалобы на судьбу — лишь достоинство, величие и торжество надежды.
 

В вашей жизни остается еще одна загадочная, но столь значимая и естественная для вашей души страница — масонство. Да, здесь, в масонской ложе «Вновь коронованная Надежда», вы открывали смысл жизни, столь любимое вами Братство, обрели мечту о единении всех людей. Это давало силы, это помогло найти единомышленников и друзей и перенести все тяготы, оставаясь верным своему единственному кредо: «Чем уродливее жизнь вокруг, тем прекраснее должна быть музыка!»

Статья взята с сайта журнала "Человек без Границ"